Виктор Суворов - Выбор [Новое издание, дополненное и переработанное]

— Слушай, а есть ли под Пальмой катакомбы?

— Ого! Еще какие! В Одессе камень-ракушечник рубили меньше двух веков и нарубили полторы тысячи километров галерей под городом и еще две-три тысячи километров в пригородах. Соображаешь: четыре тысячи километров? А тут камень рубили тысячелетиями.

— Уж не рубит ли она выход в катакомбы?

— Она явно в скалах себе командный пункт вырубила с запасами и убежищами, а если соединит свои подземелья с катакомбами, то ее нам вообще не достать. Представляешь? Она сможет появляться в любой момент в любой части города, за городом или в порту. Мы ее тут ждем, а она уже на шикарном лайнере в Нью-Йорк шпарит!

— Она, зараза, еще и переодеваться любит. Нарядится оборванцем, вынырнет в каком-нибудь переулке, поди узнай ее на городской улице…

Зашуршал шинами белый «роллс-ройс», изогнулся водитель в поклоне, дверь броневую распахивая. И понес ее автомобилище в пристанище людей состоятельных — в «Сон Виду».

Дорога в «Сон Виду» ничего хорошего не сулит. Все в гору и в гору. А по сторонам — рощи редких скрученных деревьев. Тут, под палящими лучами, выгорает все. Выгорает трава. Выгорают черепичные крыши. Банка валяется у дороги, блестит, как серебристый радиатор лимузина. А две недели назад банка была не такой. Она была огненно-красной, с белой надписью «Кока-кола». Пни ту банку, и окажется, что только сверху она сверкающая, а бока у нее розовые, а то, что снизу, так и осталось огненно-красным, и остались белые с размахом завитушки — «Кока-кола». Поваляется та банка еще под солнцем, и тот красный бок тоже выгорит, в серебряное сверкание превратится.

Сосны на Балеарских островах реденькие, к земле палящей жарой придавлены и пылью присыпаны. Это глина выгоревшая пылит. И от пыли той все деревни и церкви, и тысячи мельниц изломанных — все рыжее. И листья на деревьях все той же пылью перемазаны.

Несется машина выше да выше. Вот и море вдали сверкнуло. И гавань, яхтами забитая, как бочка сельдями охотскими. И французский красавец-линкор на горизонте, по силуэту — «Страсбург» или «Дюнкерк».

Тут, на высоте, растительность богаче и воздух чистоты пьянящей. Пронесло «ройс» ущельем — и остановочка. Полиции кордон: строго тут, на подходах к «Сон Виде».

В Британии надо за уголок завернуть, чтоб жизнь красивую увидеть. А в Испании для этого надо пройти через ущелье и полицейский кордон. Там, за ущельем, и климат иной. Там рощи мандариновые в свежести горного ветра. Козырнула полиция, и понеслась машина по спирали круто вверх, на скалу к старому замку. С него-то «Сон Вида» и начиналась. Потом к замку корпуса пристроили, сады вокруг насадили, цветами уголочки переполнили. В мире много отелей — как звезд на небе. А среди них есть тысяча самых лучших. А в тысяче лучших — сотня великолепных. А в любой сотне есть лучшая десятка. Так вот, «Сон Вида» уверенно в первой пятерке мира держится. «Сон Вида» — для людей действительно богатых. «Сон Вида» — тихий уголок для особ коронованных и для людей с большими деньгами. Кто еще позволит себе в «Сон Виде» деньги тратить? Только шейхи нефтяные. Ну, еще лидеры профсоюзного движения, слуги рабочего класса. Они буржуазную жизнь ненавидят, и потому их сюда тянет, как проститутку в монастырь, как сыщика в блатную компанию…

Привратники в «Сон Виде» величавы. Дверь машины открывают жестом, который лет тридцать отрабатывать надо. Поклонились привратники путешественнице, козырнули телохранителям ее: добро пожаловать.

А внутри — тишина. И гобелены по стенам, и мраморные колоннады, во мрак прохлады ведущие, и панели русского дуба, и оружие на тех дубовых стенах. Так и спер бы какой пистолетик забытого века и у себя в доме над камином приладил бы. И фотографии генералиссимуса Франко. Не вверх ногами, как у Насти на учебной точке принято было, а ногами вниз. И подпись его благодарственная. Мол, бывал тут, претензий не имею.

Персонал в «Сон Виде» — это особая порода людей. Швейцар в «Сон Виде» смотрит на мир как мудрый кот, понимая все и прощая нам мелкие шалости. Глянул дядька в пышных усах на сеньориту Анастазию, узнал. Ее все узнают…

Мимо бронзовых пушек — в пальмовую рощу на склоне.

Любит Настя «Сон Виду». Хорошее место. Если денег еще немного накопить, то можно бы «Сон Виду» и купить. Тут собираются все. Тут проигрывают состояния. Тут продают и покупают заводы и железные дороги. Тут устанавливают курс валюты и уровень инфляции…

В скале под «Сон Видой» вырубить бы бункер и снимать информацию со ста двадцати четырех микрофонов. Над миром встает Мировая война. Большая война. Это время делать большие деньги. И большую политику. А чтобы решения принимать, нужно знать обстановку… Тут бы конференцию устроить капиталистическую, как съезд коммунистической партии, голосование организовать по сталинскому методу…

Работа снайпера на войне — одно дело. На войне снайпер засел в укрытии и ждет, кто появится. Появилась цель красивая — офицерик из-за бруствера высунулся, танкист из люка — бац его… И жди следующего.

А у снайпера-исполнителя совсем другая работа: не абы кого стрелять, а того, кто заказан. Вот тут много проблем возникает. Тот, кто заказан, — в машине бронированной с черными стеклами. Во-первых, обыкновенной пулей ту машину не пробьешь. Во-вторых, если пробьешь машину пулей бронебойной, то что толку? Дырка в машине. Пуля над ухом просвистит. Пуганешь клиента, он осторожнее будет. Да и черт же его знает: мотается машина с черными стеклами по прекрасному городу, а клиента в машине может и не оказаться. Клиент, переодевшись в дерюжку, из своего дворца в мусорной машине может выехать…

Держать снайпера-исполнителя несколько дней у объекта в надежде на случайное появление клиента нельзя. Тут всякие последствия быть могут. И все негативные.

Нужно знать совершенно точно время и место… Иначе…

Не спит Мессер. Не спит. Он сказал людям то, что они хотели слышать. Будет ли война? Понятно, будет! И даже очень скоро. Советский народ ждет эту войну с нетерпением и радостью. И сам товарищ Сталин объявил, что вот она уже начинается, да и началась уже, и бушует!

Зачем народу так хочется войны? Зачем народ советский ее ждет с такой радостью?

Кажется Мессеру, что война для народа советского будет совсем не такой, как ее себе представляют нетерпеливые.

Но может быть, он ошибается?

Ведь ошибся же он там, в Вене, на площади перед парламентом, когда голодного художника предупредил, чтобы он на восток не ходил. Теперь художник написал «Майн Кампф», не голодает больше, канцлером германским заделался. И снова Мессер публично ему дурацкое предупреждение выдал — на восток не ходить. Почему, собственно, не ходить на восток? Мессеру и самому непонятно, что он этим сказать хотел. Что, ни одного шагу на восток из Имперской канцелярии? Или ни одного километра на восток из Берлина?

Не спит Мессер. Может быть, он и про Жар-птицу глупостей наговорил? Он был против нее. Он доказывал, что из нее королева не получится.

Так ведь черт же ее знает.

Не допустил Мессер, чтобы Сталин публично под стол полез и себя козлом назвал… Из Москвы чародей уехал, чтобы не дать Сталину возможности под стол лезть, себя перед соратниками позорить. Но не страх тому причиной.

Что-то томит. Что-то где-то не стыкуется. Может, Сталин прав? Может быть, спор еще не окончен?

ГЛАВА 38

Лужи он больше не обходит. Незачем. Ветер давно унес шляпу, а дождь вымочил его до последней пуговицы, до последнего гвоздика в башмаках. Вымочил сквозь плащ и пиджак. Вымочил так, что носовой платок в кармане — и тот выжимать надо. Хлещет дождь, а он идет сквозь ветер и воду.

Обходи лужи, не обходи — без разницы. Он идет из темноты в темноту. Он идет, нахохлившись, голову — в воротник. Отяжелел воротник. Пропитался. С воротника за пазуху — струйки тоненькие. Если шею к воротнику прижать, то не так холодно получается. Вот он шею и прижимает к воротнику.

Капли-снежинки по черным стеклам домов так и ляпают. А попав под ноги — шелестят капли, похрустывают. И только пропитав ботинок и отогревшись слегка, в обыкновенную воду те капли превращаются и чавкают в ботинках, как в разношенных насосах. Тяжелые, набрякшие штанины облепили ноги. Вода со штанов ручейками — какой в ботинок, какой мимо. А из мрака на него — страшные глаза: «Советские иллюзионисты — лучшие в мире! Спешите видеть: Рудольф Мессер снова в Москве!» И с другой стены, из темноты, смотрят на вымокшего те же глаза. И с третьей. В этой стране чародейство не признают. Официально. Потому Рудольфа Мессера тут называют просто иллюзионистом-фокусником. Со всех стен Москвы глаза фокусника темноту сверлят. Афиши в три этажа. Дождь по тем афишам плещет. Рвет ветер водяные потоки с крыш, дробит их и в глаза фокуснику бросает, но со стен глаза притягивающие в тусклом свете фонарей смотрят сквозь воду, пронизывая ее.